Мишель Пармиджани: «Кризис отрасли не за горами, но нам он не страшен»

— Скажите, г-н Пармиджани, как Вам удалось менее чем за десять лет создать столь влиятельную и авторитетную компанию?

— Прежде всего, для меня и тех, кто создавал Parmigiani Fleurier, это было не рутинной работой, а увлекательным приключением, я бы даже сказал, авантюрой в хорошем смысле этого слова. Мы горели на работе и были готовы свернуть горы. Авторитет же мы заработали благодаря абсолютной финансовой и производственной прозрачности, которая вызывает уважение у коллег по цеху и часовых знатоков. Важно и то, что я нахожусь в часовом бизнесе уже больше 30 лет, на моем счету десятки отреставрированных антикварных часов с самыми немыслимыми усложнениями, множество механизмов различного типа для ведущих часовых брендов, и для PF в том числе. Моя квалификация, безусловно, сыграла важнейшую роль в формировании компании. И также нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что мы являемся настоящей мануфактурой, способной без посторонней помощи разрабатывать часы от «А» до «Я». Такой подход очень затратен, трудоемок и требует огромной ответственности, но в то же время приносит прекрасные результаты. Все перечисленное составляет фундамент нашего успеха.

— Смогли бы Вы достичь таких высот без помощи Фонда Sandoz? И если да, то как быстро?

— Не думаю, что мне удалось бы выстроить мануфактуру без помощи Фонда. По крайней мере, в такие рекордно короткие сроки. Скорее всего, я бы по-прежнему занимался реставрацией старины и конструированием уникальных экземпляров. Благодаря Фонду мы обзавелись необходимым оборудованием и приобрели автономию — без столь ощутимой помощи у меня ушли бы долгие годы на осуществление задуманного. Если бы я вообще решился его осуществить…

— Можете ли Вы назвать Вашего наставника Марселя Жан-Ришара другом или у вас были чисто профессиональные отношения?

— Я очень многому научился у него, помимо часового ремесла — в частности, астрономии. На закате его карьеры — а мы познакомились, когда ему было 80, — я помог ему закончить несколько очень интересных часов, а он помог мне определиться в профессиональном плане.

И это удивительно, потому что, когда мы с ним встретились, часовое ремесло переживало сильнейший кризис, и многие вполне состоявшиеся профессионалы сознательно уходили из него. Считаю ли я его другом? Трудно сказать. У нас была слишком большая разница в возрасте, и он был для меня непререкаемым авторитетом…

— Появившаяся четыре года назад Туре 370 Bugatti породила глобальную тенденцию: сегодня многие бренды пытаются самовыразиться посредством моделей с вертикально расположенными механизмами. Каким образом Вам пришла эта сумасшедшая идея?

— Все очень просто. Когда я впервые увидел Bugatti Veyron, меня поразил тот факт, что ее мотор открыт для обозрения. Фактически это машина, сконструированная вокруг двигателя. И мне сразу же захотелось сделать что-то похожее с часами. Собственно индикация времени в этой модели второстепенна, главное — «блок цилиндров».

— Чувствуете себя первопроходцем, открывшим новое направление в часовом искусстве?

— Для меня Туре 370 Bugatti — своего рода «джокер» в колоде Parmigiani. Эта модель балансирует на грани между искусством и безумием, именно такой я ее и задумывал. Подобные эксперименты очень важны для поддержания креативного потенциала марки, но их невозможно проводить ежегодно. Для воплощения в жизнь идеи вертикального механизма нам потребовалось 5 лет. Тут надо учитывать еще и уникальность механизма, из-за которой его невозможно использовать в других коллекциях. То есть затраты на производство окупаются очень медленно.

— Какие эмоции вызывают у Вас похожие произведения вроде Cabestan и Quenttin?

— Да, очевидно, что они появились под влиянием Туре 370 Bugatti. Мне они кажутся весьма интересными; они разнообразят и добавляют жизненной силы в коллекционный ассортимент. Но позволю заметить — без каких-либо конкретизации и упреков в чей-либо адрес, — что все-таки такие часы должны функционировать, а не только радовать глаз. Это — самое главное. Относительно Туре 370 Bugatti могу вас уверить, что она работает, и работает без нареканий.

— Что Вы думаете о нарастающем вале новых брендов, создаваемых маркетологами, дизайнерами и банкирами зачастую без какого-либо участия часовщиков?

— Я стараюсь об этом не думать. Наш бренд построен на фактах, а не на красивых историях, и мы, повторюсь, независимы от сторонних производителей. Те же, кто собирает свои часы из чужих узлов и деталей, по моему мнению, занимаются несерьезным делом. Они пытаются получить прибыль без каких-либо инвестиций, без самопожертвования, если угодно. Такие бренды, как правило, действуют в очень узких границах, и у них отсутствует панорамный взгляд на часовое ремесло. Но осуждать их не имеет смысла. Это как в гастрономии: есть рестораны высокой кухни со свежими продуктами, а есть фаст-фуд с полуфабрикатами, и каждый вправе выбирать, что ему больше нравится.

А новые бренды со временем обязательно столкнутся с большими трудностями, когда они больше не смогут покупать у поставщиков необходимые компоненты в нужных объемах и к оговоренным срокам. И тогда им придется либо уходить с рынка, либо создавать собственные производства. А это по силам лишь единицам.

— И когда следует ждать такого поворота событий?

— А он уже происходит. Начиная с сокращений продаж ЕТА и заканчивая учащающимися перебоями с поставками стрелок, корпусов, циферблатов и прочих важных мелочей. Компании, специализирующиеся на выпуске часовых комплектующих, физически не справляются с растущим валом заказов.

— Так что, нам всем стоит готовиться к масштабному кризису отрасли?

— Современный часовой бизнес очень доходен, поэтому многие хотят поучаствовать в нем, пока позволяет конъюнктура. Но в погоне за прибылями новички забывают о духе и традициях кабинотьерства. Этим людям, по большому счету, все равно, на чем зарабатывать деньги: на часах, духах или джинсах. Я же считаю, что каждый должен заниматься своим ремеслом: пироги печь — пирожник, а сапоги тачать — сапожник. Но в действительности все происходит по-разному. Бренд же можно создать на пустом месте, из ничего. Вы печатаете акции и получаете деньги. А вместе с ними — давление со стороны акционеров, заставляющих вас спешить, выпуская новые и новые модели, одна оригинальнее другой. В итоге потребитель пресыщается и происходит затоваривание, а затем и банкротство. Так что я полагаю, нам всем стоит готовиться к серьезному кризису. Когда — не знаю, но он неизбежен. Слишком много событий происходит вокруг, слишком много денег и энергии тратится — это похоже на бурю перед затишьем.

И еще ремарка: в первую очередь кризис коснется производителей относительно «недорогой роскоши». Потому что богатые в процентном исчислении пострадают не так сильно, как средний класс, и по-прежнему будут иметь возможность покупать свои любимые «игрушки». В США, например, кризис недвижимости практически не затронул рынок дорогого жилья. Там цены остались на прежнем уровне. То же самое будет и с часами.

— Кто, по-Вашему, является наиболее талантливым часовщиком современности?

— Филипп Дюфур, Франсуа-Поль Журн… Думаю, многие из членов Академии (AHCI) заслуживают самых теплых слов в свой адрес. Кари Вутилайнен, чья модель Observatoire победила на церемонии Aiguille d’Or 2007 года в номинации «Лучшие мужские часы», долгие годы работал со мной, и я знаю, на что он способен… Они все увлеченные люди, страстные… Ну и про Гребеля и Форси не забудем. Всего таких человек 10–12, не больше.

— Считаете ли Вы, что Флёрье на сегодняшний день является самым продвинутым часовым регионом Швейцарии?

— В 1960-х во Флёрье насчитывалось более 600 часовых мастеров, а в 1970-х, когда я начинал свою карьеру, их число неумолимо стремилось к нулю… Поверьте, если бы не я, часовое дело во Флёрье исчезло бы навсегда. Я лично участвовал в разработке Калибра L.U.C для Chopard, помогал семье Шойфеле покупать оборудование, нанимать персонал — и все снова ожило, завертелось. И сегодня Флёрье — один из самых динамично развивающихся часовых регионов планеты.

— Как обстоят дела с «Клеймом Флёрье»?

— Четыре года назад Chopard и мы объявили о создании Fleurier Quality Foundation, потом к нам присоединилась Bovet. Мы в Parmigiani Fleurier планируем создание отдельной коллекции, основанной на этом стандарте качества, и это нелегкая задача, поскольку его требования исключительно высоки.

— Сколько из выпускаемых Вашей мануфактурой экземпляров соответствует стандарту Qualite Fleurier?

— Совсем не много. Может быть, экземпляров 500 от силы. Вообще, это довольно необычный опыт создания законченного продукта с измеряемым качеством. Такого в нашей отрасли еще не было. На доработку всех организационных моментов уйдет еще немало времени, но уже сегодня членство в Fleurier Quality Foundation добавляет мануфактуре веса и престижа.

— Сколько типов калибров производит Parmigiani Fleurier?

— Семь, включая Bugatti, но без учета настольных часов. Сколько версий — я не считал, очень много.

— Кому еще поставляете свои механизмы?

— Список очень короток: Hermes, Corum и Richard Mille.

— Продолжаете ли использовать сегодня механизмы Frederique Piguet и Zenith?

— Нет, уже нет. Мы используем в качестве базового только зенитовский El Primero для ограниченной серии Pershing «One-One-Five». И все.

— Вы все также активно участвуете в проектировании дизайна корпусов и даже в подготовке макетов рекламных постеров и каталожных фотографий?

— Ну, сейчас я уже не фотографирую, это осталось в прошлом… Ноя по-прежнему озабочен эстетическим воплощением технической часовой сути, и эта задача является для меня, пожалуй, наиболее важной.

— Как Вы проводите свободное время?

— Работаю (смеется). У меня нет свободного времени. Ну, мне нравится возиться в саду… Клумбы, кустарники, все такое… А так, я поклонник здорового загородного образа жизни. Катаюсь на велосипеде и на лыжах с детьми, хожу пешком по горам. Даже дайвинг практикую, но все это до обидного редко, увы.